Меж ульев, к леску примыкая густому,
Под тению гибких берёз и ракит,
Недавно покрытая новой соломой,
Изба одинокая в поле стоит.
Вкруг ульев ветловый плетень. За избою
На толстых столбах обветшалый навес;
Правее ворота с одной вереёю,
А далее поле, дорога и лес;
И как хорошо это поле! Вот гречка
Меж рожью высокой и спелым овсом
Белеется ярко, что млечная речка;
Вот стелется просо зелёным ковром,
Склонялся к почве густыми кистями;
С ним рядом желтеет овёс золотой,
Красиво качая своими кудрями;
А воздух струится прозрачной волной,
И солнце так ярко, приветно сияет!
Вон коршун лукавый над рожью плывёт,
Вдали колокольчик звенит, замирает,
И мир насекомых немолчно поёт.
Близ пчельника, в поле, под тенью ракиты,
С купцом и сватами пчелинец сидит,
Широкая лысина шляпой покрыта,
Глаза его мутны, лицо всё горит;
Лежат на щеках загорелых морщины,
И проседь белеет в его волосах;
Рубашка на нём из крученой холстины,
А ноги в онучах и в новых лаптях.
С ним рядом беседуют три его свата:
До плеч из-под шапок их кудри висят,
Все в синих рубахах, на шапках заплаты,
Все пылью покрыты с лица и до пят.
Пред ними, на белой разостланной тряпке,
Ведро деревянное с квасом стоит,
Желтеется мёд в неокрашенной чашке[1]
И чёрного хлеба краюха лежит.
Напротив пчелинца, в поддёвке[2] суконной,
В жилете и в плисовых[3] чёрных штанах,
Купец тёмно-русый на травке зелёной
Сидит, подбоченясь, с бутылкой в руках.
Подалее, в кичке, в цветном сарафане[4],
Невестка пчелинца, нагнувшись, стоит
И с салом свиным, на чугунном тагане,
Яичницу в глиняной чашке варит[5].
Левей, по дороге, близ ивы тенистой,
Две лошади подле повозок стоят
И два медолома во ржи золотистой,
Позавтракав, трубки лениво курят.
Безоблачно небо; безлюдно всё поле;
Лишь пчёлы жужжат, не смолкая, кругом,
Да громко, под тенью ракит, на просторе,
Ведут мужички свои речи с купцом.
1-й сват
Нет, ты уж на свата, купец, положися:
Ведь он не захочет душою кривить;
Давай-ка задаток да Богу молися,
Товар — то же золото, можно купить.
Пчелинец
Не знаю я, сватушка, хитрых уловок;
Да мой и родитель-то был не таков.
Ты видишь, что за десять лучших колодок[6]
Всего-то я выпросил триста рублёв.
Купец
Эх, скуп ты, Кудимыч! грешишь против Бога!
Знать, вздумал на старости в клад собирать?
И двадцать целковых, по-моему, много:
Ведь было б и мне из чего хлопотать.
2-й сват
Вестимо, где польза, легка и работа,
Я помню, говаривал кум мой Сысой:
Родись только просо, косить не забота,
Семья будет с кашей, хозяин с казной.
Пчелинец
Да, сватушка, любо на свете с казною.
А я вот на старости лет обеднел;
Лишился детишек, да вот и с женою
Жить вместе не долго Господь мне велел.
Невестка, ты знаешь, зимой овдовела;
Сам стар: и пахать, и косить уж невмочь;
Тут горе — избушка недавно сгорела;
Одна мне утеха осталася — дочь.
Господь даст, голубушку к месту пристрою
(А ей наступил девятнадцатый год),
Тогда и глаза я покойно закрою.
Да денег-то нет: вся надёжа на мёд.
Купец
Э, полно грустить-то… А лучше, Кудимыч,
Давай-ка вот выпьем по чарке одной!
Пчелинец
Спасибо, родимый мой, Яков Данилыч!
Премного доволен, спасибо, родной!
Купец
Да кушай, дружище! Зачем тут считаться?
Сторгуемся — ладно, и нет — не порок;
Мне стыдно отказом твоим обижаться;
Я знаю тебя уж не первый годок.
Пчелинец
Да как же! Ещё твой родитель покойный
Лет двадцать со мной по-приятельски жил.
Вот был человек-то! Уж этакой скромный!
А как он моих ребятишек любил!
Зато коли бабы порой посмеются
И скажут, бывало: «Вон едет купец!» —
Ребята мои его ждут не дождутся,
Глядят на дорогу, и играм конец.
Душа был покойник!.. Поверишь, бывало,
Полсотни колодок он купит с двух слов.
Купец
Я сам не охотник болтать что попало.
Да что ж, ведь десяток не триста ж рублёв?
Пчелинец
Ну, двадцать пять сбавлю: оно дешевенько,
Да надо тебе дать копейку нажить.
Купец
Спасибо, Кудимыч. Испей-ка маленько;
Успеем поладить: куда нам спешить!
Пчелинец
Я выпью; гляди только, Яков Данилыч,
Чтоб дело покончить по совести нам.
Купец
По совести кончим. Ну, кушай, Кудимыч!
Покамест я, кстати, налью и сватам.
2-й сват
Вот добрый купец-ат! Вишь, как угощает!
Люблю за обычай!.. А что, сват Иван,
Мне кажется, день померкать начинает
И по полю ходит какой-то туман?
3-й сват
В глазах, верно, сват, у тебя потемнело:
На поле идёт всё своим чередом.
Туман или ясно — не важное дело…
Вот пчельник-то ходит немного кругом.
Купец
Послушай, Пахомовна, что там хлопочешь?
Поди-ка сюда, побеседуй со мной;
Ты, видно, меня и приветить не хочешь,
Как будто мы вовсе чужие с тобой.
Пахомовна
И, что ты! коли я тебя забывала?
Хозяйке грешно про гостей забывать.
Я всё за яичницей там хлопотала:
Дрова-то сырые, совсем не горят.
Купец
Небось, загорятся: закуска не к сроку.
Ты на-ка вот чарочку выпей пока;
А я ведь тебе приготовил обновку —
Кусок миткалю[7] и два красных платка.
Смотри же, как с свёкром-то ладить я буду,
Так ты, молодица, меня поддержи;
А я и в другой раз тебя не забуду;
Теперь лишь по-прежнему мне послужи.
Поморщившись, баба стакан осушила
И вытерла губы слегка рукавом,
Намазала мёду на хлеб, закусила
И бойко промолвила свёкру потом:
«За чем у вас, батюшка, дело-то стало?
Уважь, коли можно, купец-ат хорош;
Иной нападёт ведь такой тряпыхало,
Пожалуй, и денег гроша не возьмёшь.
Вот прошлое лето, у свата Степана,
Какой-то проезжий его подпоил,
А после, мошенник, наделал изъяну,
И к вечеру след его в поле простыл».
— «Ты сущую правду сказала про свата, —
Поднявшись, пчелинец с трудом бормотал, —
Купцы надувают ведь нашего брата,
Я сам этот грех на себе испытал.
Ну, слушай же, Яков Данилыч! Вот видишь, —
Признаться, ей-богу, в уме не было,
За то, что в расчёте меня не обидишь,
Долой семь целковых! Куда что ни шло!»
— «Нет, так не придётся. Я рад бы душою,
Да слишком, любезный, цена высока.
Ты, видно, не хочешь поладить со мною,
А ждёшь к себе в гости купца-кулака?
Что ж? — Вольному воля; пожалуй, как знаешь,
Но только такого, как я, не найдёшь:
С меня ты червонцы всегда получаешь[8],
С другого и лыками всех не возьмёшь».
Пахомовна ложки меж тем разложила,
Холодного квасу в ведро подлила,
Поближе присесть всех гостей пригласила
И в чашке яичницу им подала.
И, весело гуторя, около чашки
Сваты и пчелинец уселись в кружок;
Разгладили бороды, скинули шапки,
И каждый взял ложку и хлеба кусок.
И дружно обед свой они продолжали;
Но хмельный пчелинец не ел и молчал;
Глаза старика через силу моргали,
И нос его в воздухе что-то клевал.
Купец и Пахомовна рядом сидели,
И глаз не сводил с неё ловкий сосед,
И щёки молодки румянцем горели…
Вот мёдом окончился сытный обед.
«Спасибо за хлеб-соль и ласку, Кудимыч, —
Сваты говорили и силились встать, —
Спасибо тебе тоже, Яков Данилыч,
Довольны, родимый: уж неча сказать!»
— «Не стоит, сваточки: вы вовсе не ели, —
Сватам, спотыкаясь, пчелинец сказал, —
А что бы одну вы мне песенку спели?
Я песен, признаться, давно не слыхал!»
— «Ну, что же, Кудимыч, как будем мы ладить? —
Платком утираясь, промолвил купец. —
Нельзя ли с цены твоей что-нибудь сбавить?
Скажи покороче, — и делу конец».
— «Да вот что, кормилец, я сбавлю немного:
Ты хочешь мне двести и двадцать отдать,
Не то — так ступай себе… вон и дорога!
Я больше не стану с тобой толковать».
— «Сто двадцать!.. упрям ты маленько, Кудимыч!» —
Как будто обидясь, купец повторил.
«Сто двадцать! Сто двадцать! как знаешь, Данилыч!
Ни гроша не сбавлю, — и так уступил!»[9]
— «Ну, верно, час добрый! Помолимся Богу!
Куплю хоть в убыток назло кулакам!.. —
И, синий картуз приподнявши немного,
С пчелинцем ударил купец по рукам. —
Да только, брат, вот что: ведь я покупаю
На Божию волю, на милость твою,
И если я ульи плохие сломаю,
Поправь, ради дружбы, ошибку мою».
— «Не бойся, родимый, обиды не будет…
Родитель мой по смерть всегда говорил:
Будь честен, Ванюшка: Господь не забудет,
Гляди, чтобы ты никого не забыл».
— «Давайте, ребята, проворней кадушку![10] —
Работников кликнув, купец им сказал, —
Да, кстати сейчас же зажгите курушку[11]
И вместе с ножом не забудьте резец;[12]
Теперь уж позволь нам, хозяин, за дело,
И тотчас ребята работу начнут».
— «Час добрый, час добрый! работайте смело!
Пускай себе с Богом на пчельник идут».
И вот медоломы к труду приступили.
Купец мужичков продолжал угощать,
И вновь даровое вино они пили
И стали с покупкой купца поздравлять.
Но праздник был полный для свата Ивана.
Смекнув, что без дела сидеть не рука,
Достал он жалейку свою из кармана
И, кашлянув, начал играть трепака.
Не долго Пахомовна смирно сидела,
Ей сватова песня знакома была, —
В красавице бабе вся кровь закипела,
И, вставши, плясать она бойко пошла;
И крепко под такт застучала котами[13],
Рукой подбоченяся, грудью вперёд,
И тихо вокруг поводила глазами,
И градом катился с лица её пот.
«Спасибо, невестка! — воскликнул Кудимыч. —
Всему своё время, — гулять так гулять!..
Как думаешь, батюшка, Яков Данилыч,
Такого нам праздника долго ведь ждать?»
— «Катай! и моя не щербата копейка! —
Вскочив и шатаясь, сват Карп закричал. —
Ну, что ж ты там дремлешь с своею жалейкой?
Играй веселее, коли заиграл!»
И, свистнув, он крепко притопнул ногами.
Хватил оземь шапку, подпёрся в бока,
Тряхнул молодецки густыми кудрями
И начал вприсядку плясать трепака.
И долго со звуком жалейки сливался
И свист его звонкий, и стук сапогов…
На пляску с улыбкой купец любовался
И думал: «Ну, раз я надул мужичков,
Не дурно б теперь и в другой постараться».
Меж тем подошел уж один медолом…
«Ну что, брат: успели ли с мёдом убраться?» —
Хозяин работнику молвил тишком.
«Вот есть о чём думать! ведь нам не учиться!
Ну, польза от мёду, хозяин, придёт:
Полтиною можно на рубль поживиться;
Все ульи на выбор… отличнейший сорт!»
— «Ступай же, там всё убери хорошенько!
Мы скоро поедем, — купец отвечал. —
Ну что, друг Кудимыч! Ведь дело плохенько!
Ты мёдом-то крепко меня наказал!
Не дай уж в обиду, — прибавь две колодки…
Такая досада, и сам я не свой!»
— «Ох, нет ли, родимый, какой тут уловки?» —
Кудимыч сказал, покачав головой.
«Какой же уловки?.. Я разве мошенник?
Ты, стало быть, хочешь меня обижать?»
— «Ей-богу, не думал!.. Пойдём-ка на пчельник:
Колодку сверх счёта не шутка отдать».
Купец говорил, что одной маловато,
Но твёрдо пчелинец стоял на своём
И тут же сослался на первого свата,
Промолвил: «Мы знаем ведь, дело-то в чём!»
Насилу упрямый купец согласился,
Пчелинцу сто двадцать рублей отсчитал,
И честью своей перед ним похвалился,
И шляпу в подарок ему обещал[14].
И вот все на пчельник отправились вместе,
Пахомовна в тряпку посуду взяла,
И только на прежнем, оставленном месте
Дымился огонь и белела зола.
Толкая друг друга, махая руками,
Сваты охмелевшие медленно шли,
И пыль загребали с дороги ногами,
И под руки свата-пчелинца вели.
«Ну, вот когда вдоволь мы все погуляли! —
Сватам с расстановкой старик говорил. —
Вишь, дело какое… и мёд мы продали,
И шляпу мне добрый купец посулил.
Вот праздник-то Бог дал!.. Теперь я с казною…
Ещё десять ульев последних продам;
Построю избушку… и дочку зимою
За парня хорошего замуж отдам…
Постойте… постойте… ведь я и забылся…
Эх, то-то, ведь старому пить не рука!
Я, кажется, с вами за что-то бранился?..
Простите, родные, меня, старика!»
— «Да что ты, Кудимыч! — сваты отвечали.—
Не грех ли об этом тебе говорить,
Коли от тебя мы обиду видали?
Нам по́век, родимый, тебя не забыть».
Сват Карп, головою кудрявой качая
И старую шапку назад заломив,
С открытою грудью шёл, песнь напевая,
Широкую руку к щеке приложив:
«Эх, воля моя, молодецкая воля!
Ненадолго, верно, была ты дана:
Сгубила тебя горемычная доля,
Навек погубила злодейка-жена!
Как вспомнишь ту волю — слеза навернётся,
И с горя б на свет, на людей не глядел!
Да, видно, живи, молодец, как живётся,
Когда своё счастье беречь не умел!»
И долго сваты на дороге шумели…
Но силы остаток им стал изменять!
Их очи без цели и мысли глядели,
И речи их трудно уж было понять.
До пчельника кой-как с трудом дотащившись,
Меж ульев бродили они с полчаса,
И все наконец, на траву повалившись,
В тяжёлой дремоте закрыли глаза.
И всё приутихло… Один лишь Кудимыч
Порою невнятно сквозь сон бормотал:
«Сто двадцать… сто двадцать… Как знаешь, Данилыч!
Ни гроша не сбавлю… Я сразу сказал».
Садилося солнце. Волнистые нивы
Горели румянцем; весь запад пылал.
Чуть слышно шептали зелёные ивы;
Вечерней прохладою воздух дышал.
Очистивши улей, подарок пчелинца,
Купец отдал бабе миткаль и платки,
Промолвил: «Ну, вот тебе вдруг три гостинца!
Носи, не жалей, с моей лёгкой руки;
У тебя ведь обновок, я думаю, мало?»
— «Ох, мало, касатик! откуда их взять?
Нам после пожара, как лето настало,
И хлеб-то пришлось у людей занимать!
Теперь хоть от мёду копейка собьётся, —
Старик не минует избушку купить;
А дочь-то опять жениха не дождётся…
Да, плохо, кормилец мой, стало нам жить!
Я думаю в город… в кухарки наняться…
Не то похороним, глядишь, старика,
Дочь станет в селе без приюта шататься,
И я-то останусь тогда без куска…
«Эх, жаль, — купец думал, — дела в беспорядке…
В другой раз тут нечего будет купить,
Ну, если б я знал, что пчелинец в упадке, —
Мне в мутной воде рыбу легче б ловить…»
Меж тем уж коней запрягли медоломы;
Купец сел в повозку, картуз приподнял,
Слегка поклонился молодке знакомой
И тронуть своих лошадей приказал,
И лошади крупною рысью пустились,
На уздах раздался бубенчиков звук,
И спицы тяжёлых колёс закружились,
И пыль за повозками встала вокруг…
Вот кони, исчезнув за пылью густою,
Ещё на горе показалися раз,
Свернули налево и вдруг за горою
В глубокой лощине пропали из глаз.
